Унылая поздняя осень. Холодный ветер, серые небеса мечут мелкий дождь. Пробираюсь с несколькими коллегами между могилками, ага, где-то здесь! Зияет бездонной ямой свежевырытая могила. Рядом памятник – на черном граните легкий рисунок женского лица с открытой, обаятельной улыбкой. Я этой фотографии не видел. А что я знаю об этих людях? Когда-то они были молодыми, задорными, верили  в свою счастливую звезду. Именно тогда, в молодости, Наташа так улыбалась, когда работала в типографии, где встретила Сашу, молодого журналиста, недавно закончившего Литературный институт имени А. М. Горького. Типографская работница и молодой журналист полюбили друг друга. Нелегко было без квартиры молодой семье. И тогда Саша написал письмо, кому бы вы думали, да, самому руководителю Польской объединенной рабочей партии Владиславу Гомулка. Почему ему? Даже не знаю, как ответить на этот вопрос. Но, что интересно, прокатило. Молодой семье, в которой родилась дочь, дали двухкомнатную квартиру в кирпичном двухэтажном доме. Все шло своим чередом. Да, Саша выпивал, но какой мужчина не выпивает! Но зато какой это был журналист! Все что он писал, а это обычные районные будни, можно было читать. Да, читать! Это редко можно сказать о том, что печатается в районной газете. Причем, какой-то свежий ветер пробивался в заметках этого, казалось бы, внешне обычного человека, смотревшего на мир через толстые стекла очков. Помню свои первые впечатления об этом человеке. Невысокого роста, с небольшим животиком, растрепанными темными волосами он ходил по полутемному, узкому кабинету сельхозотдела редакции районной газеты и что-то шептал себе под нос – прорабатывал материал.

- Саша, - обратился я к нему в шутливом тоне, - какому богу ты молишься?

- Пошел на х… - буркнул он, продолжая шептать о чем-то таинственном и запредельном. Каждый свой материал он творил, иначе не скажешь, так, как будто, по крайней мере, «Войну и мир». Был предельно сосредоточен, совершенно не отвлекаясь на реплики и разговоры. Одной рукой он держал небольшую печатную машинку, по которой бил одним пальцем. Машинка жалобно звякала и подпрыгивала. Саша ничего этого не замечал – он весь был там, в своем творении и все шептал, шептал...

Потом как-то внезапно уволился. Дело в том, что он как-то выпел и пошел домой после обеда. Начальство сделало выволочку – и он написал заявление об уходе. Его просьбу удовлетворили. Саша ездил за 30 километров в соседний районный центр, где в редакции районной газеты возглавлял сельхозотдел. Но выдержал всего года три – далеко было добираться. Потом работал сторожем в одной шарашкиной квартире, опять вернулся в районную газету, снова уволился. Писал рассказы, а потом от рака умерла Наташа. После ее похорон Саша совсем упал духом. Зарос бородой, ходил с палкой, в зимней шапке, растрепанный, неопрятный. Народ стал поговаривать, что Саша был в «дурке». Говорят, подкосило его разум зрелище, которое не смог перенести. Однажды приехал он к матери, а там, как говорят в таких случаях, происходил «забой теленочка» (согласитесь, лучше не скажешь). И бедное животное зарезали на глазах у коровки, которая пыталась сорваться с привязи и жалобно ревела. А потом, когда все уже было кончено, коровка подошла к лужице крови, вытекшей из ее теленочка, и стала ее лизать.

Вот тогда рассудок Саши не выдержал…

Как он жил после смерти Наташи, сказать не могу. Говорят, получал очень скромную пенсию по инвалидности (по зрению).  Каждый день ходил на могилу жены. На кладбище, у могилы родного человека он долго сидел на скамеечке и молчал. Страшно было на него смотреть – обросший бородой, в шапке-ушанке, торчащая во все стороны, расстегнутой курточке.

Да, как и все «настоящие» мужчины, он изменял своей Наташе. Но после смерти оказался никому не нужен. Вот уже несут гроб с его телом, точнее с тем, что от него осталось. Перед смертью Сашу парализовало. Коллеги навещали его в больнице. Он уже никого не узнавал. На больничной кровати лежал маленький, исхудавший человечек, заросший густой бородой, бессмысленно глядя на все, что его окружало.

Старенький священник, осторожно ковыляя вокруг гроба, отпел раба Божиего Александра. Гулко стучали молотки, забивавшие гроб. Четверо худых мужичков с испитыми лицами осторожно опустили гроб в могилу. Родные – дочь, брат – бросили комья земли. Гулкий стук поразил мой слух. Все кончено – мужички, налегая на лопаты, засыпают могилу.

Я пошел проводить старого священника. Он осторожно ковылял между могилами. Вот мы вышли с кладбища, и мой спутник осторожно сел в машину, которая его увезла. Я брел один мимо кладбищенского забора. Серое небо нависало над головой, окропляя серый мир редким дождем. Я шел и пытался вспомнить рассказы Саши, которые когда-то читал. Где они сейчас? Может, лежат пожелтевшими листьями в пустой квартире, никому не нужные, словно осенняя опавшая листва.